Размер Цвет Изображения Выйти
Оцените наш театр!

Трудно ли играть Раневскую

Автор: Наталья Казьмина Газета «Да» № 103, 2005 г.

   Когда ставишь «Сад» в третий раз, можно позволить себе не суетиться. Незачем что-то кому-то доказывать, ни к чему все ломать. Хочется наслаждаться – порядком слов, течением мысли. Можно разрешить себе «умереть» в актере и раствориться в авторе. Все еще хочется постичь его великодушное приятие жизни…Этот «Сад» возвращает к мысли о традиции Художественного театра («жизнь человеческого духа» для Вилькина все еще часть контекста) и о стиле «модерн» (он для художника спектакля В. Валериуса) «строительный материал» пространства).

   Спектакль Вилькина похож на любимую книгу с закладками, пестрящую карандашными пометками и рисунками на полях. В нем много живых подробностей, и на каждого из героев у режиссера хватило нежности. Здесь Фирс (А. Жарков), вечный «раб», хранитель семьи, монументален, как фамильный портрет. Здесь каждая просьба Пищика (Я. Якобсон) о деньгах ритуальна, а не нахальна, его извиняет безумная любовь к дочери. Здесь Дуняша очаровательна и наивна (В. Емельянова), и даже Яша (Е. Сологалов) вызывает сочувствие. Когда вспоминает о матери, пришедшей прощаться, смущается, вдруг осознает, что больше они никогда не увидятся. Здесь даже такса Шарлотты проявляет характер: покорно исполняет фокусы хозяйки, счастливо виляет хвостом на руках у Фирса и никак не хочет идти к Варе, отчего «монашка» горестно плачет: не то что Лопахин, даже такса ее не любит. Актеры, играя Лопахина, обычно помнят, что у него тонкие пальцы артиста и нежная душа, а Вилькин и С. Ковалев еще и не забывают, что он все-таки человек дела. И жизнь его – постоянное «выдавливание из себя раба», а покупка вишневого сада, дикий танец после торгов – реванш мужика, ставшего наконец хозяином.

   Раневская Ольги Широковой кажется трагической фигурой с первых минут. Здоровается рассеянно, улыбается уголками губ. Смеяться давно разучилась. Вид детской не столько ее умиляет, сколько доставляет ей боль. Детская – напоминание о ее потерях, о неумолимо приближающейся старости, о неблагополучии близких, которое она не в силах поправить, хотя за каждого из них отдала бы жизнь. Она, похоже, уверенно, что имение продадут, и слабо верит в чудо. Почти догадывается, что купит Лопахин и даже знает, что это не принесет ему радости. Но просить его о чем бы то ни было, принять и понять его Раневской тоже невозможно. Слишком разные люди. Дачники, дачи…Это выше ее понимания, и ее недоумение по поводу предложения Лопахина абсолютно естественно. Социальный разрыв здесь как пропасть. Ясно, что, даже уважая деловые качества Лопахина и его доброе сердце, стать ему другом Раневская не сумеет. Как и он, в свою очередь, никогда не научится так говорить, как она, так прямо держать спину, так смирять эмоции, так любезно выслушивать даже тех, с кем не слишком приятно знакомиться.

   Это Раневская приезжает домой каяться и получить по заслугам. Она уверена, что теперешняя ее участь (обреченно ждать часа, когда состоятся торги) – расплата за грехи ее молодости, ее голгофа. И она готова платить по счетам за прежнюю беспечность, любовь, счастье. Единственное, что заботит ее, не потерять мужества в решающий миг. Она все время живет, сдерживаясь, не давая волю чувствам, гася вскипающие рыдания. Руки сжимаются так, что белеют костяшки пальцев. Говорит одними губами, бледнеет, вдруг замолкает, будто вот-вот рухнет без чувств. То и дело выпадает из общего разговора, уходит в себя, свои мысли. А, включаясь в беседу, тут же осознает непоправимость происходящего и становится экзальтированной, порывистой в изъявлении чувств, торопится хоть кому-нибудь излить душу (отсюда реплики про телеграммы из Парижа всегда выходят в невпопад).

   В этом «Саде» самые тесные и дружеские отношения связывают Раневскую не с Гаевым и не с Лопахиным, а с Петей. Гаев (В. Райкин), любимый брат, хороший, но слабый человек, вызывает в ней почти материнскую нежность. Лопахин ее пугает, она знает, что расплата за грехи придет от него. С Петей Раневская позволяет себе, как тургеневская Наталья Петровна с учителем Беляевым, хоть на минуту расслабиться. Забыть, что надо быть сильной, и вспомнить, что можно не притворяться. При первой встрече Петя падает перед ней на колени, будто прося прощения за то, что не уберег ее семилетнего Гришу, а она яростно бьет его по плечам, по спине кулачком, а после так же яростно прижимает к сердцу. Всякий следующий приход Пети тоже будет напоминать Раневской о сыне, но в этом воспоминании уже не будет боли, только доверие, родившееся в результате сблизившей их беды. А. Моисеев играет Трофимова безо всякого налета вульгарной социальности, которая стала уже своеобразной антитрадицией в исполнении Пети. Его «облезлый барин» молод, весел, смешлив, хорош собой. Вполне возможно, он напоминает Раневской о ее собственной молодости, точно так же лишенной глубокомысленности и трагизма. Этот Петя, конечно, врет, говоря, что он выше любви. Достаточно услышать в финале, как властно он объявляет Ане о пропаже галош, чтобы представить себе, чему он учил ее на берегу реки. И только Раневская это, может быть, угадывает и благословляет, потому что любовь сделала ее зрячей.

   Четвертый чеховский акт у Вилькина похож на броуновское движение: перекличка голосов за сценой, тревожные диагональные проходы, герои будто боятся коснуться друг друга, встретиться взглядом. Предотъездная суета никому не дает сосредоточиться и снова помогает Раневской уйти в свою «скорлупу». Когда они с Гаевым деловито, под руку покидают сцену, кажется, что последнего монолога Раневской не будет. Но, уйдя, она все-таки возвращается. Вбегает, влетает в дом, раскинув руки, как девочка, пытаясь обнять свою молодость, жизнь, счастье. Ее участь наконец решена. И, кажется, ветер вот-вот подхватит ее и унесет навсегда прочь, как песчинку.

Уважаемые зрители! Просим Вас соблюдать меры по предотвращению распространения гриппа и ОРВИ.