Размер Цвет Изображения Выйти
Оцените наш театр!

Страдание непостижимо

Автор: Леонид Говзман

Журнал «Русская мысль», Париж

В Московском театральном центре “Вишневый сад” идет парадоксальное представление в 2-х частях “Играем с Ионеско» (режиссер-постановщик Александр Вилькин, перевод и сценическая редакция Ирины Мягковой, сценография и костюмы Дины Могильницкой).

С Ионеско играют на сцене, напоминающей пустое нутро телевизора, куда поместили два стула, стремянку и ярко осветили. Маленький зрительный зал бывшего кинотеатра при этом воспринимается как квартира, где зритель — вполне домашний человек, устроившийся у яркого экрана и ждущий когда, наконец, нажмут кнопку “вкл”.
И вот — “включили”…
Зритель, знакомый с текстами пьес — в традиционных переводах, — обнаружит, что коллектив Александра Вилькина решил воплотить один из основных театральных принципов Ионеско: театр — предел гротеска, фарс, пародия, шарж. Для этого выбраны две ранние его пьесы: «Урок» и “Стулья”. Первая — о том, как к Профессору приходит Ученица, и в ходе экзамена, состоящего из абсурдного диалога, Профессор убивает девицу. Стулья” — пьеса о стариках, страдающих от одиночества и тоски, и ждущих светлого завершения мучительного жизненного пути…
И еще обнаружит зритель, что Ионеско для «Вишневого сада” не столько автор, сколько партнер в игре.
У Ионеско в тексте пьесы «Урок” (в традиционном переводе) служанка — сущест¬во неопределенное, суетливое, и, скорее, ничем не приметное: бегает “запыхавшись”, уходит «торопливо”, произносит какие-то слова…
В спектакле Александра Вилькина Служанка (заел. арт. России Ольга Широкова)
— эстетическое и, если хотите, философское явление! Именно она открывает «Урок”. Изящная, изысканно и со вкусом одетая, с длинной сигаретой в тонких пальцах, окутан¬ная табачным дымом, со словами «Бегу! Бегу!” Служанка медленно — очень медленно! — выходит на сцену и также подчеркнуто медленно — с достоинством фрейлины ее высочества — движется открывать дверь…
Игра против текста расчленяет действительность, создавая комический эффект.
Такой персонаж на сцене — еще и заявка на стиль, на глубинный смысл, неуловимый вначале, и, вместе с тем, содержащий некий намек — тонкий и лукавый. Затем, с каждым появлением Широковой, с каждой ее фразой этот намек будет наполняться непостижимым соединением вселенской мудрости и иррационального сознания: лишь она, Служанка понимает, что происходит, лишь она знает, что произойдет; лишь она одна способна влиять на ход событий. Но влиять будет во второй части спектакля, в “Стульях”…
Впрочем, не будем забегать вперед. Познакомимся с другими персонажами сценического “Урока”.
У Ионеско Профессор (Учитель в традиционном переводе) — «сухонький старичок с седой бородкой”, в пенсне. Вежлив, застенчив, благопристоен.
В спектакле Профессор (Сергей Ковалев) — вполне упитанный и изысканно одетый молодой человек. Он нагл, напорист, властолюбив. Более того, как выяснится, психо¬патичен до крайности.
У Ионеско Ученица (в традиционном же переводе) — 18-летняя девица в «строгом” платье с белым воротничком.
В спектакле Ученица (Татьяна Вилькина) — девица в шортах и блузке с весьма откровенным вырезом. Оснащена “рекордером” — лекции Профессора записывать.
Ученица Вилькиной — далеко не одинока и беззащитна, как принято толковать этот персонаж. Она — современная, без комплексов девица с прической и манерами а ля ведущая MTV. Туповата, конечно, нагловата, но знает, чего хочет. Для начала, полагает она, хорошо бы получить полный докторат всех наук. За три недели.
Но, увы, попала она к Профессору с еще большими амбициями. Крайними амбициями. Патологическими амбициями. Уничтожает всех, кто хоть в какой-то мере не со¬гласен с ним или не понял его. Ученица, очевидно, из разряда не понявших математические и филологические экзерсисы Профессора. Иначе бы подыграла. Ради полного докто¬рата. Не подыграла. За что и поплатилась…
Принято считать, что у Ионеско Профессор (Учитель) убивает Ученицу из-за фундаментальной невозможности примирить две противоположные системы общения.
В спектакле Александра Вилькина иное: персонажи даже не пытаются искать примирения. Каждый живет в своем мире, движется по своему “натянутому канату”. И — никаких попыток договориться. Более того, Профессор Ковалева — если так можно выразиться, Профессор-2000 — уже не “ученый муж” Ионеско, который хотел, чтобы ему внимали, и когда этого не происходило, впадал в гнев. Все, что осталось в спектакле от Профессора Ионеско, — это, пожалуй, его социальная сущность — он явно не либерал. Профессор Ковалева абсолютно уверен в том, что времена поиска благодарных учеников и сторонников канули в Лету. Их нет просто в силу сложившихся исторических обстоятельств. Профессор становится носителем иной — специфической — потребности: садистской страсти к уничтожению оппонента.
В ходе “Урока» поведение Профессора и Ученицы трансформируется. Все меньше в их поступках живого. Все больше механического. Сцена с убийством — кульминация этой трансформации: девица механически твердит про больные зубы, ученый муж совершает некое ритуальное действо с ножом перед тем, как убить.
Маньяк ли нашел свою жертву?
Жертва ли нашла своего палача?
Кто ответит?
Но есть в сценическом “Уроке» персонаж, который знает правила, как разойтись на перекрестке без столкновений — Служанка Широковой. Знает она и о том, что все может очень плохо закончиться, если вовремя не остановиться. При этом во всем ее облике и, особенно, в иронических интонациях остается загадочная недосказанность. Ясно лишь то, что именно она, излучая импульсы “предчувствия абсурда”, управляет этим парадоксальным представлением, этой комедией. А, значит, только она сохраняет чувство реальности, чувство времени.
Время, между тем, вышло — Служанка Широковой заканчивает “Урок», как начинала — проходом к двери, в которую позвонила сорок первая жертва. Проходом неторопливым и величественным, дающим зрителю намек: главное случится во второй части. Стоит только терпеливо дождаться конца перерыва…
После перерыва играют со “Стульями”.
У Ионеско тема пьесы — небытие, неудавшаяся жизнь. Тут, как принято считать, должно действовать сознание, “в котором происходящее воспринимается как исчезновение мира». Может быть, именно поэтому критика называла персонажи “Стульев” “жерт¬вами» среды, долга, утилитарных целей, агрессивности, наконец.
В спектакле Александра Вилькина персонажи далеко не жертвы!
Первое впечатление — герои “Стульев» Старик (Сергей Ковалев) и Старуха (Ольга Широкова) — состарившиеся Профессор и Служанка.
Причина такого восприятия — тот самый намек Служанки Широковой в “Уроке”:
она, ведь, знала, что будет потом. И это потом наступило. И они — Профессор и Служанка — состарились, уединились и живут, как сами утверждают, уже тысячу лет. Немощен Старик. Немощна Старуха. Оба изнывают от одиночества. От тоски. От безысходности…
Причина такого восприятия — и сама Старуха Широковой. Если Старик Ковалева, ждущий Оратора, — воплощение неспособности человека отыскать точку опоры в безысходном поиске ускользающего от него смысла, то Старуха Широковой — мудрая Служанка! — и есть эта точка опоры. Опора — постоянное обращение к воспоминаниям — единственному, что осталось. Старуха выводит Старика из засасывающей топи страдания, заставляя вспоминать что-то светлое и радостное в прошлом. Париж, например. Их Париж. При этом Старуха так преданно и так искренне вживается в иллюзии Старика, что начинаешь подозревать, что и она “заразилась”: ведь нельзя же так претворяться — безумие настигнет. И пищу для подозрений дает не только текст, который произносит Старуха. Важны интонация и жест актрисы.
Интонация и жест у Широковой делают монологи ее Старухи подлинно драматич¬ными. Это иное выражение содержания, еще более сильное по эмоциональному воздействию. Например, в монологе о сыне Старуха Широковой страдает так, что заключенная в тексте драма существования словно покидает тело женщины и превращается в некую
непостижимую субстанцию. Страдание как звук струны, как улыбка Чеширского кота.
Страдание это заразительно — оно проникает в зрителя, гипнотизирует, растворяет и увлекает, засасывает в источник, из которого вышло. Зритель — уже сама Старуха. И это
наполняет его страданием и… непостижимым бесконечным счастьем…
Но наваждение — только миг. Спектакль меняет ритм(
Старик и Старуха готовятся к приему гостей. Нет убогому существованию! Все наполнено лихорадочной суетой, ликованием, ожиданием праздника. Это Старуха-Служанка вывела, наконец, Старика-Профессора из оцепенения. А он принял вызов — он готов к последнему балу. И это будет нечто сродни балу у булгаковского Сатаны. Убыстряется ритм. Сцену заполняют стулья: каждый новый гость — еще один стул на сцене. Гостей играют — изображают — Старик и Старуха, помолодевшие, изысканно одетые. Они то страстны, то нежны, то беззащитны. Но, одновременно, в каждом их жесте — смех, ирония над своим существованием. Все действия с этой минуты — в неразрывной связи комического и трагического.
Смех над страданием — фарс.
Сцена с “подругой детства” — верх фарса! Это уже почти театр кукол. Только в кукольном театре естественными кажутся танцы с воображаемым партнером. Только куклы могут так неестественно сгибаться или вытягиваться и при этом произносить текст.
Сцена с “подругой детства» — еще и кульминация происходящего. Вконец окарикатуренная реальность подчеркивает гротескность и жестокость действительности. Но, в то же время, поражает подлинной искренностью и заставляет переживать необыкновенное чувство — и смешно, и хочется плакать. Это амбивалентное чувство настолько сильно, что долго не проходит. Зрители его уносят с собой. Но это будет после спектакля, через несколько минут…
На сцену же в это время приходит избавление — Оратор (Татьяна Вилькина). Для Старика — это достойное завершение всей жизни. Ибо Оратор сейчас произнесет большую речь о самом главном открытии Старика. О самом важном открытии Старика. Об открытии, которое потрясет мир. При этом обессиленный, но умиротворенный Старик уже не видит, что Оратор глух и нем, и что из его рта выходят большие белые шары. Вместо слов. Для Старухи приход Оратора — тоже облегчение: все кончено, не нужно более поддерживать в Старике иллюзию жизни. Старуха при этом уходит с ироничной улыбкой на устах. Она знала о белых шарах еще тысячу лет назад…
“Я перестал радоваться — вот что мне больше всего не хватает. Разве можно так жить? Не можешь, а живешь…» — напишет в конце жизни Ионеско в своих “Последних страницах”. Там же, кстати, напишет, что “страдание непостижимо».
Театр Александра Вилькина дерзнул показать это непостижимое. Показать с точ¬ки зрения человека, живущего в двухтысячном году. В сущности, целую эпоху спустя. Не забыв при этом, что в свое время театр Ионеско был авангардом.
Увлекательная игра актеров; пластика, созвучная времени; оригинальный текст; лаконичная сценография — все это делает спектакль очень современным, молодым. Не знаю, правильно ли в этом случае будет назвать увиденное “омоложенным авангардом», но определенно своей работой “Играем с Ионеско» “Вишневый сад” подтвердил очень важный тезис самого мэтра, заметившего в свое время: “Театр авангарда — это как раз тот театр, который поможет нам вновь обрести свободу».
Театр «Вишн)евый сад” взялся помочь.
Слова же “парадоксальное представление» в афише — лукавство, улыбка театра, посланная Ионеско из 2000 года. Поскольку нет уже никакого парадокса в том, что непостижимое страдание заряжает нас чувством внутренней свободы, заражает жизнерадостным мироощущением…

Леонид Говзман (Журнал «Русская мысль»)

Уважаемые зрители! Просим Вас соблюдать меры по предотвращению распространения гриппа и ОРВИ.